Неточные совпадения
Нынче менее, чем когда-нибудь, обратил он внимание
на знакомую, привычную обстановку,
на сцену,
на этот шум,
на всё это знакомое, неинтересное, пестрое стадо зрителей в битком набитом
театре.
Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, кое-где с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного; где магазин с картузами, фуражками и надписью: «Иностранец Василий Федоров»; где нарисован был бильярд с двумя игроками во фраках, в какие одеваются у нас
на театрах гости, входящие в последнем акте
на сцену.
— Ну, и пускай Малый
театр едет в провинцию, а настоящий, культурно-политический
театр пускай очистится от всякого босячества, нигилизма — и дайте ему место в Малом, так-то-с! У него хватит людей
на две
сцены — не беспокойтесь!
Алина выплыла
на сцену маленького, пропыленного
театра такой величественно и подавляюще красивой, что в темноте зала проплыл тихий гул удивления, все люди как-то покачнулись к
сцене, и казалось, что
на лысины мужчин,
на оголенные руки и плечи женщин упала сероватая тень. И чем дальше, тем больше сгущалось впечатление, что зал, приподнимаясь, опрокидывается
на сцену.
В
театрах, глядя
на сцену сквозь стекла очков, он думал о необъяснимой глупости людей, которые находят удовольствие в зрелище своих страданий, своего ничтожества и неумения жить без нелепых драм любви и ревности.
После первого акта публика устроила Алине овацию, Варвара тоже неистово аплодировала, улыбаясь хмельными глазами; она стояла в такой позе, как будто ей хотелось прыгнуть
на сцену, где Алина, весело показывая зубы, усмехалась так, как будто все люди в
театре были ребятишками, которых она забавляла.
— Ты забыл, что я — неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня жизнь —
театр, я — зритель.
На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные люди, которые — как ты сам часто говорил — хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я не знаю — насколько внутренний. Я думаю, что прав Кумов, — ты относишься к нему… барственно, небрежно, но это очень интересный юноша. Это — человек для себя…
Самгин чувствовал себя человеком, который случайно попал за кулисы
театра, в среду третьестепенных актеров, которые не заняты в драме, разыгрываемой
на сцене, и не понимают ее значения. Глядя
на свое отражение в зеркале,
на сухую фигурку, сероватое, угнетенное лицо, он вспомнил фразу из какого-то французского романа...
Нечего делать, он ехал в
театр, зевал, как будто хотел вдруг проглотить
сцену, чесал затылок и перекладывал ногу
на ногу.
Он уж не видел, что делается
на сцене, какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и не слышит. Он озирается по сторонам и считает, сколько знакомых в
театре: вон тут, там — везде сидят, все спрашивают: «Что это за господин входил к Ольге в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» — говорят все.
Появление Половодова в
театре взволновало Привалова так, что он снова опьянел. Все, что происходило дальше, было покрыто каким-то туманом. Он машинально смотрел
на сцену, где актеры казались куклами,
на партер,
на ложи,
на раек. К чему? зачем он здесь? Куда ему бежать от всей этой ужасающей человеческой нескладицы, бежать от самого себя? Он сознавал себя именно той жалкой единицей, которая служит только материалом в какой-то сильной творческой руке.
Николай узнал его в
театре; ему показалось, что он как-то изысканно-оригинально одет, и он высочайше изъявил желание, чтоб подобные костюмы были осмеяны
на сцене.
Купаться в бассейн Сандуновских бань приходили артисты лучших
театров, и между ними почти столетний актер, которого принял в знак почтения к его летам Корш. Это Иван Алексеевич Григоровский, служивший
на сцене то в Москве, то в провинции и теперь игравший злодеев в старых пьесах, которые он знал наизусть и играл их еще в сороковых годах.
— Да ведь он же режиссер. Ну, пришлют ему пьесу для постановки в
театре, а он сейчас же за мной. Прихожу к нему тайком в кабинет. Двери позатворяет, слышу — в гостиной знакомые голоса, товарищи по
сцене там, а я, как краденый. Двери кабинета
на ключ. Подает пьесу — только что с почты — и говорит...
В большой зале бывшего Шереметевского дворца
на Воздвиженке, где клуб давал маскарады, большие обеды, семейные и субботние ужины с хорами певиц, была устроена
сцена.
На ней играли любители, составившие потом труппу Московского Художественного
театра.
Она прилежно посещает
театр, где выводятся
на сцену чахоточные и чувствительные камелии; быть г-жою Дош кажется ей верхом человеческого благополучия: она однажды объявила, что не желает для своей дочери лучшей участи.
Пришла мне мысль — сыграть нам
театр, хороший, настоящий, и мой взгляд по сему предмету таков, чтобы взять для представления что-нибудь из Шекспира; так как сего великого писателя хотя и играют
на сцене, но актеры, по их крайнему необразованию, исполняют его весьма плохо.
Вдруг тебе придется, например, выражать душу г. Кони [Кони Федор Алексеевич (1809—1879) — писатель-водевилист, историк
театра, издатель журнала «Пантеон».] или ум г. Каратыгина [Каратыгин Петр Андреевич (1805—1879) — известный водевилист и актер, брат знаменитого трагика.]; я бы умерла, кажется, с горя, если бы увидела когда-нибудь тебя
на сцене в таких пьесах.
На сцене между тем, по случаю приезда петербургского артиста, давали пьесу «Свои люди сочтемся!» [«Свои люди — сочтемся!» — комедия А.Н.Островского; была запрещена цензурой; впервые поставлена
на сцене Александринского
театра в Петербурге в 1861 году.].
Я опустился
на диван возле нее. Опять начались поцелуи; опять одна рука ее крепко сжимала мою руку, а другая покоилась
на моей голове и перебирала мои волосы. И вдруг меня словно ожгло: я вспомнил, что все это по вторникам, четвергам и субботам проделывает m-me Pasca
на сцене Михайловского
театра.
Она еще никогда не играла
на сцене и с любопытством новичка увлекалась даже неприглядной изнанкой
театра.
Я даже с гордостью сознаюсь, что когда
на театре автор выводит
на первый план русского мужичка и рекомендует ему отхватать вприсядку или же, собрав
на сцену достаточное число опрятно одетых девиц в телогреях, заставляет их оглашать воздух звуками русской песни, я чувствую, что в сердце моем делается внезапный прилив, а глаза застилаются туманом, хотя, конечно, в камаринской нет ничего унылого.
Конечно, Баттенберг может сказать: моему возвращению рукоплескали. Но таких ли рукоплесканий я был свидетелем в молодости! Приедешь, бывало, в Михайловский
театр, да выйдет
на сцену Луиза Майер в китайском костюме (водевиль «La fille de Dominique»), да запоет...
В селе Г., где сам граф изволил жить, был огромный, великий домина, флигеля для приезду,
театр, особая кегельная галерея, псарня, живые медведи
на столбу сидели, сады, свои певчие концерты пели, свои актеры всякие
сцены представляли; были свои ткацкие, и всякие свои мастерства содержались; но более всего обращалось внимания
на конный завод.
— Иду в ад и буду вечно пленен! — воскликнул он, простирая руки кверху; но пол за ним задвинулся, и с противоположной стороны вошел
на сцену Калинович, сопровождаемый содержателем
театра, толстым и оборотливым малым, прежде поверенным по откупам, а теперь занимавшимся
театром.
— Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций, ваше превосходительство, сделано мною пять новых; стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и гляди что убьет кого-нибудь из артистов. Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься
театром. Приехал сюда — так не то что
на сцене, в зале было хуже, чем в мусорной яме. В одну неделю просадил тысячи две серебром. Не знаю, поддержит ли публика, а теперь тяжело: дай бог концы с концами свести.
Утром, в дневной полутьме,
на сцене большого провинциального
театра идет репетиция. Анемподистов, антрепренер, он же директор и режиссер, предлагает второй актрисе — Струниной пройти роль Вари.
О боже, как приняла ее публика, увидев ее бледное, страдальческое лицо и огромные серые глаза! С каждым актом игра ее производила все более грандиозное впечатление
на публику, переполнявшую
театр. И вот подошла последняя
сцена,
сцена, в которой Варя отравляется.
Я был
на спектакле в Малом
театре. Первая от
сцены ложа левого бенуара привлекала бинокли. В ней сидело четверо пожилых, степенного вида, бородатых мужчин в черных сюртуках. Какие-то богатые сибиряки… Но не они привлекали внимание публики, а женщина в соболевом палантине, только что вошедшая и занявшая свое место.
— За это ничего!.. Это каламбур, а каламбуры великий князь сам отличные говорит… Каратыгин Петр [Каратыгин Петр Андреевич (1805—1879) — актер и водевилист.] не то еще сказал даже государю… Раз Николай Павлович и Михаил Павлович пришли в
театре на сцену… Великий князь что-то такое сострил. Тогда государь обращается к Каратыгину и говорит: «Брат у тебя хлеб отбивает!» — «Ничего, ваше величество, — ответил Каратыгин, — лишь бы только мне соль оставил!»
Прямо из трактира он отправился в
театр, где, как нарочно, наскочил
на Каратыгина [Каратыгин Василий Андреевич (1802—1853) — трагик, актер Александринского
театра.] в роли Прокопа Ляпунова [Ляпунов Прокопий Петрович (ум. в 1611 г.) — сподвижник Болотникова в крестьянском восстании начала XVII века, в дальнейшем изменивший ему.], который в продолжение всей пьесы говорил в духе патриотического настроения Сверстова и, между прочим, восклицал стоявшему перед ним кичливо Делагарди: «Да знает ли ваш пресловутый Запад, что если Русь поднимется, так вам почудится седое море!?» Ну, попадись в это время доктору его gnadige Frau с своим постоянно антирусским направлением, я не знаю, что бы он сделал, и не ручаюсь даже, чтобы при этом не произошло
сцены самого бурного свойства, тем более, что за палкинским обедом Сверстов выпил не три обычные рюмочки, а около десяточка.
Напоминание о народной глупости внесло веселую и легкую струю в наш разговор. Сначала говорили
на эту тему члены комиссии, а потом незаметно разразились и мы, и минут с десять все хором повторяли: ах, как глуп! ах, как глуп! Молодкин же, воспользовавшись сим случаем, рассказал несколько
сцен из народного быта, право, ничуть не уступавших тем, которыми утешается публика в Александрийском
театре.
Но арестант, игравший писаря, вероятно когда-то был
на провинциальном или домашнем
театре, и ему вообразилось, что наши актеры, все до единого, не понимают дела и не так ходят, как следует ходить
на сцене.
—
На сцене Малого
театра в Москве роль Филатки исполнял П. М. Садовский, а Петербурге в ней дебютировал А. Е. Мартынов.] — столичные актеры, игравшие Филатку, оба играли хуже Баклушина.
Доселе наш кандидат никогда не бывал в дамском обществе; он питал к женщинам какое-то инстинктуальное чувство уважения; они были для него окружены каким-то нимбом; видел он их или
на бульваре, разряженными и неприступными, или
на сцене московского
театра, — там все уродливые фигурантки казались ему какими-то феями, богинями.
— А знаешь, как образовалась эта высшая порода людей? Я об этом думал, когда смотрел со
сцены итальянского
театра на «весь Петербург», вызывавший Патти… Сколько нужно чужих слез, чтобы вот такая патрицианка выехала в собственном «ланде»,
на кровных рысаках. Зло, как ассигнация, потеряло всякую личную окраску, а является только подкупающе-красивой формой. Да, я знаю все это и ненавижу себя, что меня чаруют вот эти патрицианки… Я их люблю, хотя и издали. Я люблю себя в них…
Между ними были крупные меценаты, державшие
театры и не жалевшие денег
на приглашение лучших сил тогдашней
сцены.
А утром в «Эрмитаже»
на площадке перед
театром можно видеть то ползающую по песку, то вскакивающую, то размахивающую руками и снова ползущую вереницу хористов и статистов… И впереди ползет и вскакивает в белой поддевке сам Лентовский… Он репетирует какую-то народную
сцену в оперетке и учит статистов.
До того времени столица в отношении
театров жила по регламенту Екатерины II, запрещавшему, во избежание конкуренции императорским
театрам,
на всех других
сценах «пляски, пение, представление комедиантов и скоморохов».
А.А. Бренко ставила в Солодовниковском
театре пьесы целиком и в костюмах, называя все-таки
на афише «
сцены из пьес».
Театр ломился от публики.
У нас в труппе служила выходной актрисой Гаевская, красивая, изящная барышня, из хорошей семьи, поступившая
на сцену из любви к
театру без жалованья, так как родители были со средствами.
Его тридцать раз за эту
сцену вызвали, публика чуть
театр не разломала, а я
на всю жизнь калекой мог быть, немножко Бог помиловал…
Изгнанный из
театра перед уходом
на донские гирла, где отец и братья его были рыбаками, Семилетов пришел к Анне Николаевне, бросился в ноги и стал просить прощенья.
На эту
сцену случайно вошел Григорьев, произошло объяснение, закончившееся тем, что Григорьев простил его. Ваня поклялся, что никогда в жизни ни капли хмельного не выпьет. И сдержал свое слово: пока жив был Григорий Иванович, он служил у него в
театре.
И было
на что рассердиться — в 1851 году Н. X. Рыбаков удачно дебютировал в «Гамлете» и «Уголино»
на сцене Малого
театра. Канцелярская переписка о приеме в штат затянулась
на годы. Когда, наконец, последовало разрешение о принятии его
на сцену, то Н. X. Рыбаков махнул рукой: «Провались они, чиновники!»
Тогда в большом ободранном зале была небольшая
сцена,
на которой я застал ее, репетировавшую со своими учениками, сплошь рабочими, «
На дне». Пьеса была показана в
театре бывш. Корша в день празднования ее полувекового юбилея в 1924 году.
Якушкин встал и, грозя кулаком
на сцену, гаркнул
на весь
театр...
В Кружке он также пил чаек с изюмом и медом, бывал
на всех спектаклях и репетициях Кружка,
на всех премьерах Малого
театра, но в тот сезон сам не выступал
на сцене: страдал астмой.
A утром я вижу в «Эрмитаже»
на площадке перед
театром то ползающую по песку, то вскакивающую, то размахивающую руками и снова ползущую вереницу хористов и статистов, впереди которой ползет и вскакивает в белой поддевке сам Лентовский. Он репетирует какую-то народную
сцену в оперетке и учит статистов.
На занавеси, как и во всех
театрах, посреди
сцены была прорезана дырочка, которая необходима режиссеру для соображения: как сбор, разместилась ли публика, можно ли начинать.
Выплывают, кружатся и исчезают в памяти: Вася Григорьев, Чехов, записывающий «Каштанку» в свою записную книжку, мать Каштанки — Леберка, увеличившая в год моего поступления в
театр пятью щенками собачье население Тамбова, — несуразная Леберка, всех пород сразу, один из потомков которой, увековеченный Чеховым, стал артистом и
на арене цирка и
на сценах ярмарочных и уездных
театров.